Стой, мгновенье! - Страница 19


К оглавлению

19

Надо только поднять ногу, только нащупать, сквозь сапог ощутить надежность камня и шагнуть на десять, на пятнадцать, даже на двадцать сантиметров вперед! Надо идти.

Пять часов, пять лет, пять жизней стоило это каменное пространство б восемьсот метров.

Федощенко упал. К нему подошла Софья Андреевна, а капитан подошел к носилкам.

Сил уже не было ни у кого. Носилки стояли в ночи на каменной дамбе, а до конца дамбы оставалось метров пятьдесят. Но казалось, что конца ей не будет. И не скоро вернутся силы к людям.

И тут капитан нагнулся к носилкам. В темноте не сразу поняли, что он делает. А он неведомо какой силой подхватил Ольгу, подхватил как ребенка, поднял на руки и понес ее над каменной пропастью по кромке дамбы.

И никогда они не были так близки, так дороги, так понятны друг другу. И они могли бы сорваться вниз и разбиться, но Ольга только теперь впервые ощутила силу любви.

— Алло! Алло! Алло!

— Слушаю, товарищ майор! Это Мирошин.

— Пришли к обогревателю, Мирошин, а? Где капитан, как его жена?

Оля на носилках лежала недвижно на нарах, а около нее, в изнеможении откинувшись, лежал капитан. Кулар и Федощенко сидели, потому что места больше не было. Софья Андреевна прослушивала больную. Потом сделала ей еще укол. Ольга не шелохнулась.

Софья Андреевна тронула руку капитана, знаком вызвала его из обогревателя.

— Через час будет вездеход, — объяснил капитан, когда они вышли.

— Надо нести ее дальше, ей очень, очень плохо, трудно определить всю меру опасности. И помните о цунами.

Капитан пошатываясь вошел в обогреватель.

— Надо нести дальше, — сказал он потухшим голосом. Он видел лица в крови, видел ободранные куртки, прорванные до живого тела. Он знал, что никто ничего не ел с утра, никто не отдыхал ни минуты. Лица, обтянутые кожей, как у Ольги. Теперь, пожалуй, ее лицо можно было сравнить с их лицами.

— Надо нести! -Но капитан не мог приказывать. Он чувствовал, что не имеет уже права.

Никто не шевельнулся…

Дверь в обогреватель открылась.

— Товарищ капитан! Вездеход в ваше распоряжение прибыл. Ну и дорога, чуть гусеницу не своротило! Грузите больную.

Океан гремел, грохот его заглушил шум мотора вездехода, но всем было слышно, как застонала, как смертельно застонала Оля.

Мирошин бросился к ней первым. Он испытывал необыкновенную жалость к этой женщине. Такую сильную, что в горле застрял непроходящий комок. Он увидел ее мужество! Он уже не жалел о письме, которое сгорело, чтобы осветить десять сантиметров из тех восьмиста метров пути.

Они погрузили носилки на вездеход.

В кабину сел капитан, а Софья Андреевна настояла, чтобы ее посадили в кузов. Сел с ними и шофер грузовика.

Вездеход тронулся, развернулся, и тут случилось самое страшное — слетела гусеница!

— Товарищ майор…- хотел было доложить водитель вездехода, но майор перебил его:

— Второй час возитесь! Погибнет человек!,

— Заканчиваем. Сейчас двинемся. Спасибо, и Кулар помог да шофер с грузовика.

Наконец, вездеход тронулся.

Океан неистовствовал.

Когда вездеход поднялся на гору, ударила гигантская волна цунами. Она дохлестула и до горы, перекинулась через прожектора, ее гигантский гребень почти доплеснул до вездехода, и несколько капель упали на лицо Ольги, упали на пальцы откинутой руки.

Волна отхлынула, оставив на гребне скалы мертвого медведя,

Вездеход двинулся дальше, а океан намывал песок, затирал следы этой ночи, заравнивал эти следы, словно нет ни любви, ни преданности, ни отваги, а только есть этот вечный гул океана и этот, океаном намытый песок.




Льдин иссеченные края

Персиковая нежность загара. Томно откинутые руки, и в неподвижности сохранившие плавность. Счастливые серые глаза. Точно поющие о радости брови. Осиянная солнцем девушка в купальнике — как все это не вязалось с палубой, с грязной палубой, Присыпанной льдышками, рыбьей чешуёй, ворсинками тросов и канатов.

Сато с бессмысленностью обреченного уставился на эту картинку, вырванную метелью из журнала и примороженную к палубе. Он не смотрел больше вокруг, он слушал, как ворочались льдины, словно жернова, перетирая обшивку шхуны, как где-то трескались льдины, которым даже в океане было тесно.

И все это было тишиной, потому что, глядя на загорелую девушку, Сато прислушивался к тому, что делается в кубрике. Да, он не ошибся. Но быстро двигаться он уже не мог: совсем окоченел. Поэтому он, точно на протезах, доковылял в своих ледяных резиновых сапогах до кубрика. Вот один его брат — старший. Замерзая, он сунул руки под свою куртку и так умер. Наверно, часов десять назад. Средний брат умирал мучительно, и сейчас лицо его было искажено болью или мольбой, а скрюченные пальцы руки протянуты, как за подаянием, к рукам хозяина.

Хозяин только что достал из потайного места бутылку сакэ. Он выжил потому, что не дал никому ни глотка. И теперь он уже бессильными пальцами вытягивал пробку.

— А мне! — и Сато протянул руку с такими же скрюченными пальцами, как у мертвого брата, к хозяину.

Хозяин вытащил пробку и, оттолкнув Сато, двинулся на палубу. Но Сато схватил его за плечо. Хозяин оттолкнул его снова. Они сцепились в борьбе за откупоренную, бутылку водки, за эти глотки тепла — за капли жизни.

Хозяин был старше, опытнее, сильнее. Он сумел повалить Сато на палубу, а сам вскинул бутылку, приник к ней. Но Сато протянул к ней пальцы и неловко задел бутылку, она опрокинулась, заливая остатками влаги, точно отмывая от грязи, нежную девушку, около которой еще пытались задушить друг друга эти двое.

19